Вестник гражданского общества

04.01.2017

Где Ильдар Дадин?

 
4 января московская полиция задержала шестерых участников одиночных пикетов в поддержку политзаключенного Ильдара Дадина. Пикеты проводились на Житной улице, где расположены здания Федеральной службы исполнения наказаний (ФСИН) и Минюста. Участники пикетов держали в руках плакаты с надписью «Где Ильдар Дадин?».
 
По данным «ОВД-Инфо», задержанные за одиночные пикеты Павел Кузнецов, Михаил Лашкевич, Леонид Дуброво, Татьяна Тарвид, Елена Захарова и Мария Рябикова доставлены в ОВД «Якиманка». На них составляют протоколы о нарушении порядка проведения публичных мероприятий (ч. 5 ст. 20.2 КоАП). Как сообщил изданию Михаил Лашкевич, вместе с задержанными в ОВД «Якиманка» находятся представители прокремлевского движения SERB, которые пишут на участников пикетов заявления.
 
Гражданский активист Ильдар Дадин, осужденный на три года лишения свободы за одиночные пикеты, был этапирован из cегежской колонии №7 в начале декабря 2016 года. С тех пор о его судьбе ничего не известно. ФСИН до сих пор не сообщила родственникам и адвокатам заключенного, где он находится.
 
Акция «Где Ильдар Дадин?» началась сразу после Нового года, с того что российские гражданские активисты выкладывают в социальные сети свои фотографии с плакатом «Где Ильдар Дадин?», а пользователи Твиттера пишут многочисленные сообщения, прибавляя к ним хештег #ГдеИльдарДадин.  Уже несколько дней в Москве проходят одиночные пикеты с плакатами «Где Ильдар Дадин?».
 
На акцию откликнулось радио «Эхо Москвы»,  главный редактор которого Алексей Венедиктов направил в Федеральную службу исполнения наказаний (ФСИН) запрос о местонахождении активиста Дадина.  Ссылаясь на закон о СМИ, Венедиктов требует раскрыть местонахождение осужденного активиста и объяснить, почему его родные не могут получить эту информацию.
 
Глава движения «За права человека» Лев Пономарев также направил во ФСИН требование сообщить местонахождение  единственного в РФ осужденного по статье 212.1. В своем обращении Пономарев напомнил о том, что у правозащитников и родных Дадина есть основания опасаться за его жизнь и здоровье. «Дадин предал гласности информацию о преступлениях сотрудников ФСИН в колонии ИК-7, в связи с чем родственники опасаются за его жизнь и здоровье», - говорится в запросе, который правозащитник опубликовал в Facebook.
 
Заявление во ФСИН также направил депутат Законодательного собрания Санкт-Петербурга Борис Вишневский, копия опубликована в его Facebook.
 
Ильдар Дадин — первый осужденный в России по статье «неоднократное нарушение установленного порядка организации либо проведения собрания, митинга» (212.1 УК). В 2014 году Дадина четыре раза задерживали и приговаривали к штрафу за участие в несогласованных с властями акциях. 7 декабря 2015 года Басманный суд Москвы приговорил его к трем годам колонии общего режима. Дадин и его защитники говорили, что по всем эпизодам он уже наказан административно — и не может быть осужден за те же действия повторно. Кроме того, по словам Дадина, как минимум в трех случаях он участвовал в одиночных пикетах, для которых разрешение властей не требуется. «Считал и считаю, что преступления не совершал. Все мои действия за три года протестной деятельности были исключительно мирными и ненасильственными», — говорил на суде Дадин.
 
1 ноября 2016 года «Медуза» опубликовала письмо Дадина из колонии в Карелии, в котором он сообщил о пытках и истязаниях. Это письмо было записано адвокатом Дадина с его слов.
 
После этого заявления Дадина был создан проект «Территория пыток», участники которого  организовали адвокатские опросы 29 бывших и нынешних заключенных трех карельских колоний, которые в деталях описали издевательства сотрудников ФСИН и полученные увечья. Правозащитники сообщили и об угрозах в адрес адвокатов со стороны сотрудников ФСИН.
 
Несмотря на многочисленные заявления о пытках и избиениях, доследственная проверка была начата только по заявлениям Дадина и еще одного заключенного. Визиты в колонию членов президентского Совета по правам человека и уполномоченного по правам человека в РФ Москальковой результата не принесли, как и доклад правозащитников президенту Владимиру Путину. Резолюция Европейского парламента с требованием немедленного освобождения Дадина из заключения и независимого расследования заявлений о пытках осталась без ответа. В свою очередь представители ФСИН и СК заявили, что слова Дадина о пытках не подтвердились.
 
9 ноября 2016 года жена Ильдара Дадина Анастасия Зотова получила свидание с мужем. Оно продолжалось четыре часа, все это время Дадин максимально подробно рассказывал жене о том, что происходило с ним со дня попадания в ИК-7. Рассказ Дадина, записанный Анастасией Зотовой, был опубликован «Медузой».
 
В начале декабря стало известно, что Дадин этапирован из колонии №7 в Карелии. С того момента местонахождение Дадина неизвестно.
 
Европейский суд по правам человека обязал Россию сообщить о местонахождении Дадина до 9 января, а 24 января Конституционный суд РФ будет рассматривать жалобу Дадина на статью, по которой он был осужден. Если адвокаты, не знающие о местонахождении подзащитного, не успеют получить у него необходимые подписи, представлять активиста в процессе будет некому.
 
После Нового года президент РФ Владимир Путин поручил, наконец, Генпрокуратуре проверить, как ФСИН соблюдает закон об общественном контроле  за обеспечением прав человека.
 
 
Рассказ Ильдара Дадина, записанный с его слов Анастасией Зотовой
 
Это не исправительное учреждение, это концентрационный лагерь. Людей здесь держат не для того, чтобы они исправились, а для издевательств. Я прошу от моего имени направить заявление в Следственный комитет в связи с тем, что в ИК-7 к заключенным применяется целый комплекс пыток. Избиения и пытки не прекращаются даже сейчас, после вмешательства [уполномоченной по правам человека] Татьяны Москальковой и приезда членов СПЧ [Совета по правам человека при президенте] Павла Чикова и Игоря Каляпина.
 
Я слышу, как людей бьют, я слышу, как они кричат. Я знаю, что продолжаются пытки холодом и голодом, и не могу писать на это жалобы сам. Я готов назвать конкретные даты, но лично в беседе с правозащитниками, поскольку боюсь, что сотрудники узнают и эти видеозаписи тоже удалят (Павел Чиков рассказывал, что запись избиения Дадина может быть удалена, поскольку данные с видеорегистраторов хранятся 30 дней, а инцидент произошел в сентябре — прим. «Медузы»). Я знаю, что на днях они стирали видеозаписи с жесткого диска, и прошу запросить все видеозаписи со всех камер, которые есть в принципе, — пока хоть что-то еще сохранилось. Проверить мои слова можно будет легко, потому что избиения проходят здесь практически ежедневно.
 
Я прошу написать заявление в СК, потому что я сам этого сделать не могу: согласно распорядку дня, писать что-либо (письма или жалобы) можно только в личное время, на это отведено полчаса. Остальное время — работа, например уборка камеры. При этом если ты убрался за полчаса, ты не можешь ничего не делать — подметай пол по второму, по третьему разу. Если увидят, что ты не работаешь, отправят в ШИЗО. Это напоминает мне истории, которые я читал про нацистские концлагеря: когда заключенных заставляли заниматься бессмысленным трудом — например, перетаскивать кирпичи с места на место.
 
А личное время почти полностью тратится на то, чтобы дойти из камеры до склада, поскольку личных вещей у тебя с собой нет никаких, даже еды, — все на складе. Когда приходишь, остается пять минут, и, понимая, что жалобы не напишешь, пытаешься поесть, потому что здесь целый день мечтаешь о кусочке колбасы и кусочке хлеба — прямо как в рассказе «Один день Ивана Денисовича» Александра Солженицына. Еда снится по ночам, а когда представляешь себе длительное свидание, думаешь не о том, что можно обнять жену или сестру, а о том, что тебе привезут еды. Я думаю, что сотрудники ФСИН сокращают нам «личное время», пользуясь тем, что у нас нет наручных часов и мы не можем их проверить.
 
Самое страшное начинается для человека, когда он только прибывает в ИК-7. Его бросают в «этапку». Меня сотрудники ФСИН сначала уверяли, что это специальная камера для вновь прибывших, типа карантина, но на самом деле это просто камера ШИЗО. Я узнал, что это ШИЗО, потому что уже потом меня заставили подписывать протокол о помещении в штрафной изолятор якобы за какие-то найденные у меня лезвия (эти лезвия «находят» у всех прибывших, попробуйте запросить документы по водворениям в ШИЗО для всех этапированных!).
 
Потом еще несколько раз бросали меня в ту же «этапку». В общей сложности я провел там 45 суток, и это были 45 суток ада. В этой камере отсутствует теплоизоляция. Если на улице минус десять градусов, в камере — тоже. При этом тебе выдают только одну робу, а все личные вещи забирают, согреться нельзя. Ночью я лежал под пледом, были судороги от холода, и я думал только о том, чтобы продержаться хотя бы неделю. Снилась еда — в первые дни я объявил голодовку, потом меня заставили от нее отказаться, но кормили впроголодь. Из СИЗО я привез нормативы питания по правилам внутреннего распорядка, но у меня их отобрали. Я вспоминал что-то по памяти, пытался сравнивать — выходило, что порции урезаны примерно вдвое. Пытки холодом и голодом можно вытерпеть один день или два, но когда это продолжается постоянно и ты не знаешь, когда это закончится, — просто невыносимо. Я очень ждал помощи, потому что просил направить письма о моем нахождении по адресу жены и матери (по закону они обязаны это сделать). Но по адресу жены они не направили, потому что я не знал его наизусть, а посмотреть в тетрадке мне не дали, сказали: «Если не помнишь, нам пох». Я оставил адрес матери — но письмо туда, видимо, тоже не пришло.
 
11 сентября меня впервые пытались «поставить на растяжку» во время поверки — после того как 10-го числа я объявил голодовку [в знак протеста против помещения в ШИЗО]. «Растяжка» — это когда ты стоишь в двух шагах от стены, прикладываешь к ней руки тыльной стороной ладоней. Лицо опущено, ноги максимально широко разведены. При этом никакой закон, никакое постановление не регулирует именно такую позу, я проверял. Когда заключенный «встает на растяжку», его легко бить. Бьют по голове — по затылку, по вискам, по темени, — но не кулаками, а ладонью, так, чтобы не оставалось следов. Бьют ногами — но не носком ботинка, а плашмя подошвой — по туловищу, по ногам, по внутренней стороне бедер, там, где пах. Когда пытаешься закрыться руками, попадает и по рукам. У меня на локте долго был синяк от удара — наверное, месяц заживал. На внутренней стороне бедер тоже были синяки. Бьют, пока не упадешь. Когда поднимаешься — опять бьют, до тех пор пока не согласишься с тем, что они говорят. Тебе говорят, например: «Ты ничтожество, ты пидор», и ты должен отвечать: «Я ничтожество, я пидор». Меня вот заставляли говорить: «Путин наш президент», потому что я оппозиционер.
 
Причем нельзя видеть лица тех, кто бьет, потому что стоишь к ним спиной. И они не представляются, конечно, — бьют анонимно и с ощущением собственной безнаказанности. В какой-то момент я не выдержал и закричал, подошла женщина-фельдшер и сказала: «Прекратите уже его бить». Я спросил ее имя, чтобы потом была возможность позвать ее как свидетеля, но она не назвала. И пытки не зарегистрировала.
 
На видеорегистратор сотрудники ФСИН пытаются разговаривать вежливо. Например, когда я прибыл в колонию, пожаловался, что на этапе потеряли часть моих личных вещей. Они на регистратор сказали: «Все в порядке, ваши вещи прибыли сюда», — но на самом деле не прибыли, я их не видел. Пропали, например, бритвенные станки — мне выдали местные, а они совсем не бреют, а как будто вырывают волосы. Сотрудник ФСИН, который смотрит, как ты пытаешься побриться, говорит: «Давай, брейся лучше, а то отправим в ШИЗО». Баня, куда водят раз в неделю, — единственное место, где вроде бы можно согреться, но сотрудники специально отключают горячую воду, а когда говоришь, что вода холодная, отвечают: «Нет, она горячая». И приходится мыться под ледяным душем.
 
Когда начали избивать, я им процитировал Конституцию, статью 21.2: «Никто не должен подвергаться пыткам, насилию, другому жестокому или унижающему человеческое достоинство обращению или наказанию». На это мне совершенно серьезно ответили: «Ты не понял, в какое место ты попал, здесь Конституция не действует». Между тем, согласно статье 15.1 Конституции, она действует на всей территории Российской Федерации, и я не понимаю: они в ИК-7 решили устроить антиконституционный переворот? Они уже отделились от территории РФ?
 
12 сентября ко мне опять пришли сотрудники ФСИН и сказали выйти из камеры на поверку. Я понял, что сейчас снова будут бить, и сказал: «Какая разница, где вы будете меня бить, в камере или в коридоре?» Тогда они включили видеорегистратор и начали все делать «по правилам»: сказали, что применят силу, подбежали, начали заламывать руки. Причем наручники все равно использовали незаконно, потому что я не сопротивлялся, и какой смысл вообще был в наручниках? Я специально держал ладони в сцепке, чтобы меня не обвинили, будто я сопротивляюсь.
 
С первого раза у сотрудников не получилось снять красивое видео, на котором все «по закону», — они меня отпустили, вышли за дверь и начали заново. Открывают дверь, просят выйти из камеры, я им так же отвечаю, они предупреждают о применении силы и набрасываются. Снять все так, чтобы было «по закону», удалось только с третьего дубля. Сотрудники на видео кричали, что я хватаю их за одежду, но это неправда, по видео должно быть заметно. И там должно быть слышно, что я отказываюсь выходить из камеры, потому что говорю: «Мне все равно, где будете меня бить». Я очень рад, что кусок этого видео попал в российские СМИ, теперь во ФСИН не смогут сказать, что оно удалено. А если запросить видео целиком, должно быть видно, что они вытаскивают меня из камеры и бьют. Кто в этом участвовал, я по именам назвать не могу, только по званиям: один майор, другой — старший прапорщик и еще старший лейтенант.
 
Когда избивали, надели на голову шапку-ушанку как мешок, чтобы закрыть мне глаза. Я подумал, что сейчас они меня убьют — и все это закончится, и улыбнулся. Это разозлило их еще больше, кто-то сказал: «Смотрите, он еще и улыбается». Начали бить еще сильнее и требовали, чтобы я извинился перед [начальником ИК-7 Сергеем] Коссиевым за свое поведение. После этого поставили на колени и начали издевательски цитировать куски из моего письма жене — о том, что я готов встать на колени только перед любимой женщиной, — оскорблять. Потом стянули штаны и со спущенными штанами и с шапкой на голове куда-то понесли. Через узкую полоску между шапкой и лицом я увидел, что вынесли в прогулочный дворик. Четыре человека подняли руки, уже скованные наручниками, и прицепили куда-то, но я смог встать на ноги. Тогда один из них сказал: «Нет, так не пойдет» — и меня отцепили и подняли повыше, чтобы стоять я не мог. Было дико больно, и я чувствовал, что начали течь слезы, сопли, слюни, — и изо всех сил просто старался не кричать.
 
Они сняли с меня трусы, и кто-то из них сказал: «Сейчас тебя будут насиловать, позовите…» — то ли Веню, то ли Беню. Другой рассердился: мол, зачем ты имена называешь. Первый ответил: «Какая разница, он все равно ничего не увидит». Кто-то пошел за этим Веней. Через пару минут они мне сказали, что есть последний шанс избежать изнасилования — если я соглашусь прекратить голодовку. Я согласился, но они сказали, что повисеть все равно придется и снимут меня с этой дыбы только после звонка из администрации.
 
Уже через полчаса мне хотелось кричать, но я понял, что не могу ничего сказать; когда пытался вдыхать и выдыхать, не хватало воздуха. Получалось дышать только быстро и нервно. Потом наконец меня сняли — сотрудники озвучили свои требования: я должен выполнять все их требования, прекратить голодовку, извиниться перед Коссиевым. Сначала отцепили одну руку, и она повисла, как плеть, потом вторую — то же самое. Кто-то засмеялся, что я сейчас упаду, но я не упал, только спину не мог разогнуть. Все это они снимали на видеорегистратор — возможно, потом показывали Коссиеву.
 
Я тогда еще не знал, как расшифровываются инициалы Коссиева — С. Л., — и про себя назвал его «садист лагерный». Все эти пытки, все эти избиения здесь происходят только с его ведома. Когда мы с ним после подвешивания разговаривали, он сказал: «Да, здесь мы бьем заключенных». Как будто это его право. И сказал: «Тебя били еще не сильно, если я прикажу, будут бить сильнее». Я сказал, что объявлю сухую голодовку, пока сюда не приедет прокурор, а Коссиев только посмеялся и ответил, что если я буду жаловаться, меня здесь же убьют и закопают. Я понял, что он не боится проверок и прокуроров.
 
Бывают в колонии проверки, но они очень странные. То есть тебя заставляют смотреть в пол, и ты видишь только ботинки проверяющего. Кто именно пришел — от ФСИН, от уполномоченного по правам человека или это прокурорская проверка, — не говорят. Тех, кто избит и у кого синяки остались, от всех проверок прячут в ШИЗО. А если разговариваешь с кем-то, то в присутствии тех же сотрудников ФСИН, которые тебя и пытали. И что, ты при них же будешь на них жаловаться? Они это запомнят и будут бить еще сильнее. Поэтому разговаривать с заключенными имеет смысл только наедине.
 
Когда я рассказал о произошедшем адвокату Алексею Липцеру, я очень боялся, что ты не опубликуешь это письмо, боясь за меня. Но 1 ноября я понял, что ты все сделала, и сделала все правильно. Сотрудники ФСИН начали суетиться. Меня повели в санчасть, правда, не сказали, куда и зачем. Там раздели догола, начали снимать видео; что происходит, не объясняли. Меня перевели из ШИЗО — правда, не в обычные условия, а в камеру «для буйных». Там со мной сидит другой человек, он на самом деле сумасшедший, вплоть до того что мажет экскрементами стены. Недавно его куда-то увели — наверное, в ШИЗО.
 
Московские оперативники приехали 2 ноября, потом 3-го тоже приходили. Я пожаловался, что сижу вместе с сумасшедшим, а в колонии им сказали: «Это ради его же безопасности». Потом разговаривал с местными сотрудниками ОНК, и создалось впечатление, что их глава очень дружен с местными сотрудниками ФСИН, но все равно им все рассказал. Про то, что во время разговора с ними у меня случился припадок (во время встречи с членами карельской ОНК Дадину стало плохо, его увезли в больницу — прим. «Медузы»), я даже не понял: когда говорил, я чувствовал, что раскачиваюсь, и не мог это прекратить, тело меня не слушалось. Потом в какой-то момент перехватило дыхание, я не мог ни вздохнуть, ни выдохнуть и понял, что проваливаюсь в темноту. О том, что были конвульсии и пена, мне никто не сказал, я только сквозь дурман почувствовал, что меня несут, раздевают, потом почувствовал укол в ягодице. И еще зубы болели — наверное, их разжимали, чтобы вытащить язык.
 
На следующий день повезли куда-то, не сказали куда. Видел через окно автозака, что там было красивое озеро. Сделали снимок головы, потом увезли обратно, результатов мне никаких не показали. А если бы я знал, что везут в больницу, я бы попросил лучше сердце проверить, потому что в последнее время болит в груди.
 
Сейчас меня лично не избивают, но продолжают издеваться. Например: «Вот и надо было тебе жаловаться? Ничего не добился, только на весь мир себя выставил петухом. И никого ты не спасешь». Еще говорят: «Ты политический, теперь до конца срока из ШИЗО не выйдешь».


Вестник CIVITAS

Обсудить в блоге





На эту тему


На главную

!NOTA BENE!

0.0122389793396