Вестник гражданского общества

          Не так давно в ленте сообщений мне довелось прочесть заявление для СМИ, сделанное украинским студенческим профсоюзом «Пряма дія». Речь в нем шла о предложениях премьер-министра Украины Юлии Тимошенко касательно «поднятия духовности» украинской молодежи тем самым странноватым методом, которым «поднимается» она в России. То есть внедрением религиозного образования во все светские учебные заведения, приравниванием культовых навыков к научным и научно-практическим знаниям, а религиозных ВУЗов, соответственно, к светским.
          Авторы студенческого обращения обнаружили квалифицированный подход к проблеме и недюжинную точность в формулировании своих требований. Указывая на то, что инициатива премьера представляет собой посягательство на принцип разделения школы и церкви и является клерикальным наступлением на принципы светского государства, украинские студенты жестко излагают свои требования. «Независимый студенческий профсоюз «Пряма дія», - заявляют они, - выступает за безусловную секуляризацию (отделение от церкви) образования в Украине. Мы уважаем верующих людей, но осуждаем попытки использования учебных заведений в целях пропаганды любой религии».
          Надо заметить, что упомянутое выступление, в котором Тимошенко заявила о своей предрасположенности к произвольному нарушению Конституции, состоялось в центре одного из наиболее религиозных регионов страны – городе Львове. То есть выглядело приблизительно так же, как могло выглядеть в глазах россиян аналогичное заявление Путина, предпринятое, например, в Сергиевом Посаде или Свято-Даниловом монастыре. Поэтому от студентов не укрылось, что реверанс Тимошенко нельзя было истолковать иначе, кроме как попыткой поднять свою популярность среди религиозной части электората. Однако внимание в данном случае хотелось бы обратить не на склонность политиков жертвовать моральными и нравственными принципами ради обретения или сохранения власти. Озвучиваемое ими, как правило, лишь свидетельствует о тех стереотипах общественных представлений, которые удобнее всего использовать в процессе манипуляции обществом. Поэтому гораздо интересней заострить внимание на крайне низком уровне элементарных общекультурных представлений как у политиков, так и у абсолютного большинства населения двух крупнейших постсоветских стран.
          Спекуляции со словом «духовность» и его производными начались на постсоветском пространстве, едва лишь это пространство обрело свое название. Недавно еще стыдливо проскальзывавшее в разговорной речи слово стало буквально жупелом «новых времен» - не менее демонстративно и с удовольствием используемым, чем «частник», «бизнесмен» или «свобода слова». Как множество других новых обозначений, оно сразу вошло в словарном обиходе в общий ряд понятий, которые ассоциировались у людей с признаками «свободы». Более того, само их звучание, сама возможность открыто говорить о «духовном мире», «духовной жизни» или «духовной материи» - и была той самой вожделенной «свободой», довольно быстро наскучившей в роли инстинктивной, но неосознаваемой самоцели.
          Поначалу к типу «духовной личности» были отнесены и всевозможные священнослужители, и ловкие «новые русские» с золотым крестом на цепи толщиной в палец на шее и самоназванием «православные», и просто откровенные аферисты, апеллировавшие ко всему непонятному. Спустя какое-то время стало намечаться расслоение, при котором к слову «духовность» стал прибавляться признак традиционности, что делало ее в глазах обывателя более патриотичной и, следовательно, респектабельной. Затем в качестве «сокровищницы традиционной духовности» с легкой руки безалаберных властей локализовалась Русская православная церковь, тогда же наметилась ее тенденция к антикультизму, когда все «неправославное» начало стремительно терять сначала признаки «традиционности», а затем и «духовности». К настоящему времени слово «духовность» оказалось окончательно приватизированным «самой традиционной церковью» - Московской патриархией - и обрело в представлениях людских масс смысл исключительно религиозный – конфессиональный и православный. Однако насколько это соответствует действительности, если исходить из того смысла, который несет в себе это слово? Ведь, духовность – понятие не только широкое и неоднозначное, но и вполне конкретное. Вопреки убеждениям профанов, оно никоим образом не может смешиваться с такими понятиями, как, например, «одухотворенность» или «религиозность», а тем более «церковность», «душевность», «интеллектуальность».
          Интересно, что несмотря на широкое использования слова «духовность» и его производных, определения этого понятия в фундаментальных русскоязычных энциклопедиях практически не найти. Исключение составляют разве что известный всем словарь Ушакова и Энциклопедический словарь «Психологический лексикон» под редакцией А.В. Петровского. Согласно первому из них, духовность – это «отрешенность от низменных, грубо чувственных интересов, стремление к внутреннему совершенствованию, высоте духа». Сравнительно недавно, такое определение вполне могло удовлетворять нуждам любого читателя, так как под его категорию легко подпадали и германский нацизм, и советский сталинизм, требующие полной отрешенности от «низменных стремлений» к гуманизму и ориентиру на ценность человеческой личности. Однако два аспекта в определении интересующей нас категории из словаря Петровского заслуживают того, чтобы привести соответствующую статью полностью:
           Духовность
          1) высший уровень развития и саморегуляции зрелой личности, на котором основными мотивационно-смысловыми регуляторами ее жизнедеятельности становятся высшие человеческие ценности. Проблема Д. в психологии была поставлена впервые в описательной или "понимающей" психологии конца XIX — начала ХХ в. (В. Дильтей, Э. Шпрангер). Представление о Д. тесно связано у Шпрангера с понятием индивидуальных ценностей. Для духовного внутреннего мира индивидуума характерна цельность, невыводимая из его отдельных элементов и основанная на смысловых связях между ними, а также телеологичность (целенаправленность, интенциональность). В послевоенной психологии проблема Д. рассматривалась в ряде подходов гуманистической психологии, преимущественно ее трансперсональной и экзистенциальной ветвей. Общим для многих подходов исследования Д. является: признание ее связи с надындивидуальными смыслами и ценностями, божественными или космическими силами. Д. является не структурой, а, наряду со свободой и ответственностью, способом существования человека, достигшего личностной зрелости. На уровне Д. на смену иерархии узколичных потребностей, жизненных отношений и личностных ценностей, определяющих жизнь большинства людей, приходит ориентация на широкий спектр общечеловеческих и трансцендентных духовных ценностей. Человек перестает быть изолированным индивидом, решающим эгоцентрические задачи эффективной адаптации к среде, и подключается к созидательной энергии надындивидуальных общностей или высших сил, выходя за свои собственные пределы и открываясь взаимодействию с миром на новом уровне. Таким образом Д. выступает предпосылкой личностной свободы и автономии.
          2) вне теологической трактовки Д. в обыденном сознании понимается как высокоразвитая форма психического, как высоконравственное начало в психической жизни, как стремление к идеалу, способность к самоанализу поступков и переживаний и т. п. В этом случае обычно противопоставляют Д. (высокую культуру чувств, мыслей и поступков) и бездуховность (их низкую культуру, приземленность, корыстную направленность и т. п.) (Психологический лексикон. Энциклопедический словарь в шести томах / Ред.-сост. Л.А. Карпенко. Под общ. ред. А.В. Петровского. — М.: ПЕР СЭ, 2005).
          Если взглянуть на нынешние спекуляции с понятием «духовность» привычно рассеянным и равнодушным взглядом отечественного обывателя, то в использовании этого понятия в качестве смыслового синонима слов «православие» или «церковность» ничего угрожающего, а тем паче реально опасного нет. Ведь, применяется оно к вещам и явлениям в тех случаях, когда требуется подчеркнуть глубинные стороны их смысла, который обретается и в религии, - приблизительно так считает немало верующих и неверующих россиян. – А в речах церковных деятелей, вплоть до патриарха Кирилла, то и дело звучат заверения в том, что ориентирами РПЦ МП являются «надындивидуальные смыслы и ценности», «божественные силы». Церковь постоянно высказывается на предмет того, что человеку подобает решать не «эгоцентрические задачи эффективной адаптации к среде», а требуется стремиться «созидательной энергии высших сил», «открываясь взаимодействию с миром на новом уровне». Поэтому религия, которой является, конечно же, и православие, вполне заслуживает отождествления ее с «источником духовности».
          На этом этапе рассуждения большинства граждан завершаются, потому что позволяют обрести оправдание тому тождеству «духовности» с «православием» и «церковностью», которое удовлетворяет традиционной «пытливости» ленивых умов. А давайте-ка, вот так, «шутки ради», зададимся вопросом: что значило бы такое отождествление, будучи лояльно воспринятым обществом в самом деле?
          Ответить на него довольно просто.
          Мало, кто обращает внимание на то, что не религия в целом, не христианство и даже не одно из нескольких его направлений - православие, а религиозная организация, которой руководит патриарх Кирилл, претендует на исключительное обладание «духовностью». При этом она давно использует понятие гуманизма в негативном, антирелигиозном смысле, противопоставляя его «церковности», «соборности» и даже «православной идее спасения». Приватизация понятия духовности исключительно религией, а еще абсурдней – религиозной организацией с присущими ей корпоративными интересами, идеологией и политикой - означает, что все «не церковное» и «не православное» оказывается с ее точки зрения бездуховным. Оно заведомо не может быть исполнено глубинного смысла и, следовательно, либо неполноценно, либо вообще вредоносно, если идет вразрез с какой-нибудь очередной доктриной, разрабатываемой Московской патриархией в согласии с ныне существующим политическим режимом. Поэтому, даже абстрагируясь от известных своей узкоконфессиональностью представлений «самой традиционной российской конфессии» о гуманитарных свободах, правах человека и личности, от отношения к иноверию и атеизму, установить в общих чертах круг «бездуховных» и «низменных» сфер человеческой деятельности будет нетрудно. Уже сейчас РПЦ МП не скрывает, что считает заведомо «бездуховными» многие направления науки и искусства, литературы и поэзии. С позиции клерикальной идеологии патриархии теория эволюции однозначно «лжива», новейшие достижения психологии «опасны», былые языческие и все современные «неправославные» культуры подлежат всяческому порицанию. Равно как и те государства цивилизованного мира, ориентиры которых не соответствуют идеологическим установкам альянса Московской патриархии и нынешней политической власти в России.
          При этом вполне уместным может оказаться наращивание военной мощи, если она призвана стать одним из аргументов в защиту единственно верной «духовности». Иллюстрацией тому можно считать едва ли не декларацию такого способа защиты «стремления к высшему», продемонстрированную патриархом Кириллом в Архангельске. И это не должно никого удивлять, так как оно вполне по-ленински: тезис о том, что для достижения власти все средства хороши, роднил вождя с Нечаевым и Бакуниным так же, как роднит принципы узурпированной «духовности» с большевизмом. Да, что там роднит – история с новыми формами, под которыми в жизнь человечества вновь и вновь вползает ложь, в который раз уже повторяется на каждом очередном витке временной спирали. В сознании нашего современника и соотечественника продолжают укореняться «новые» стереотипы представлений, не отличающиеся от «старых» по существу ничем, кроме звучания терминов.
          Конечно же, все вышеизложенное вовсе не означает, что религиозные доктрины, религиозные практики и религиозный образ жизни людей заведомо не могут содержать в себе признаков духовности. Могут и, в идеале, даже должны быть основаны именно на ней. Но в этом смысле не менее духовными выступают и литература, и искусство, и наука. Да и просто образ жизни любого нравственного человека, стремящегося к созиданию жизни, а не паразитированию на ней. Увы, но извращенная трактовка понятия «духовность», используемая клерикалами в России, на деле оборачивается полным ее антиподом. Отождествляемая с «духовностью» в такой трактовке «православная религиозность», соответственно, тоже. Вот и получается, что проведение тождества между распространенными в среде российского обывателя понятиями «церковность» и «духовность» критики однозначно не выдержит. Разумеется, если не говорить о тех, в чьих глазах масса таких разнородных понятий, как «религия», «церковь», «духовность», «религиозность», «патриарх» и т.п. сливаются в одно малопонятное «нечто», ассоциирующееся с крестом и рясой. В связи с чем, иной раз можно даже «многозначительно» промолвить: «А, может, что-то и в самом деле такое есть? Черт его знает…».